Опубликовано 27 января 2014 г.
Дорогие братья и сёстры!
Сегодня вспоминается День полного освобождения от блокады города на Неве. Зима 1941-1942 — самая холодная и длинная за всю историю города. Но самое страшное — голод, который в самые трудные зимние месяцы уносил в день до 10000-20000 человек (цифры из дневника одного из врачей осажденного города). В дополнение к этому отключение водопровода, канализации, отопления, электроснабжения, прекращение работы общественного транспорта, закрытие большинства заводов и фабрик. И на протяжении всего времени непрекращающиеся бомбардировки, артобстрелы, немецкие листовки, скидываемые с воздуха, смерть родных и близких, разгул преступности и лихоимства, необходимость тратить последние силы на добывание воды, дров, на поход в булочную. Здесь каждый был вынужден до предела напрячь все свои духовные и физические силы, чтобы до конца держаться за все ускользающую соломинку жизни, чтобы не утратить волю, надежду, хотя даже тогда битва со смертью часто заканчивалась поражением, потому что силы были не равны.
И все же люди не сдавались и продолжали нести этот крест, каждый по своему. Что могло заставить продолжать сражаться в этих условиях? Наверное, в первую очередь ощущение смерти, которая была иногда на расстоянии вытянутой руки: прекращение борьбы неминуемо и очень быстро отдавало человека в ее власть. Но не только это. Многие жили, ради того, чтобы помочь другим, ежедневно преодолевая себя и одновременно принося себя в жертву ради спасения жизни своих родных, друзей, соотечественников, своей Родины. И может быть именно благодаря этой воистину христианской жертве и выстоял тогда город, выстояла страна.
Колоссальное напряжение сил стольких людей оставило после себя глубокий след. Блокада — это не просто отрезок времени величиной в 900 дней и ночей, — это целый мир, вобравший в себя и выплеснувший наружу какой-то непостижимый, невообразимый пласт глубинного человеческого бытия. И показавший в каком-то смысле душу народа, ведь сколь много советских людей именно тогда ощутили себя частью большой народной семьи. И стали готовы совершать подвиги, приносить жертвы — нести крест, и не только за себя, но и за очень многих тех, которые не выдержали, которые предали своих близких, свою страну. А некоторые, как например Ольга Берггольц, даже с радостью несли, чувствуя, что сейчас к ним через этот крест приходит освобождение от всей той лжи и страха, что облепили их совесть за годы безумных послереволюционных десятилетий, приходит давно забытое животворящее чувство, что наше дело действительно правое, а, значит, мы победим (О. Б. пишет об этом в своих дневниках).
Подвигов и добровольных жертв за время ВОВ было совершено множество — несть им числа, и в большинстве своем это были неизвестные герои (вечная им память!), которые здесь и сейчас, в своей повседневной жизни не поддавались общему неудержимому течению разложения и гибели, с его постоянными спутниками — трусостью, эгоизмом и жестокостью, но находили в себе мужество жертвовать всем последним ради ближнего: последним кусочком хлеба, последними остатками физических сил, последней улыбкой. И вот, что удивительно: часто такие жертвы не убивали человека, но наоборот давали ему новые силы жить. В одной публичной лекции Даниил Гранин, автор «Блокадной книги» (совместно с Алесем Адамовичем), лично выслушавший множество рассказов блокадников, говорит:
Что было наиболее интересно, это то, что выживали большинство те, кто помогали другим. Это странная и необъяснимая вещь: люди, которые ходили за водой, искали дрова, добывали эти дрова, которые ухаживали за своими близкими, готовили им, … эти люди, которые тратили свои калории, тратили свою энергию, они чаще выживали, чем те люди, которые поддавались вот этому ужасу голода…
Воочию на таких людях исполнялась заповедь — «кто потеряет жизнь свою ради Меня и Евангелия, тот ее спасет».
Сегодня (27 января 2014 г.) в нашем храме был отслужен благодарственный молебен и панихида в память о погибших в годы войны и блокады. На нем присутствовала и одна из наших постоянных активных прихожанок — учительница Лидия Владимировна, коренная ленинградка, блокадница. В 1942 г. ей было 6 лет. Они с мамой чтобы выжить помимо 125 грамм блокадного хлеба ели дуранду (жмых, использовавшийся в качестве комбикорма для животных). Лидия Владимировна помнит бомбоубежища, помнит эвакуацию по Дороге Жизни 7 апреля 42-го по уже таявшему льду Ладожского озера, как их бомбили, как одна из машин на ее глазах ушла под лед. Война и послевоенный голод 1946-1947 гг. на всю жизнь научили ее ценить хлеб и вообще все то даже самое малое, что нам дает Бог.
В заключении приведем стихотворение Ольги Федоровны Берггольц
Ленинградская осень
Блокада длится... Осенью
сорок второго года ленинград-
цы готовятся ко второй бло
кадной зиме: собирают урожай
со своих огородов, сносят на
топливо деревянные построй-
ки в городе. Время огромных и
тяжелых работ.
Ненастный вечер, тихий и холодный.
Мельчайший дождик сыплется впотьмах.
Прямой-прямой пустой Международный
в огромных новых нежилых домах.
Тяжелый свет артиллерийских вспышек
то озаряет контуры колонн,
то статуи, стоящие на крышах,
то барельеф из каменных знамен
и стены — сплошь в пробоинах снарядов...
А на проспекте — кучка горожан:
трамвая ждут у ржавой баррикады,
ботву и доски бережно держа.
Вот женщина стоит с доской в объятьях;
угрюмо сомкнуты ее уста,
доска в гвоздях — как будто часть распятья,
большой обломок русского креста.
Трамвая нет. Опять не дали тока,
а может быть, разрушил путь снаряд...
Опять пешком до центра — как далеко!
Пошли... Идут — и тихо говорят.
О том, что вот — попался дом проклятый,
стоит — хоть бомбой дерево ломай.
Спокойно люди жили здесь когда-то,
надолго строили себе дома.
А мы... Поежились и замолчали,
разбомбленное зданье обходя.
Прямой проспект, пустой-пустой, печальный,
и граждане под сеткою дождя.
...О, чем утешить хмурых, незнакомых,
но кровно близких и родных людей?
Им только б доски дотащить до дома
и ненадолго руки снять с гвоздей.
И я не утешаю, нет, не думай,—
я утешеньем вас не оскорблю:
я тем же каменным, сырым путем угрюмым
тащусь, как вы, и, зубы сжав,— терплю.
Нет, утешенья только душу ранят,—
давай молчать...
Но странно: дни придут,
и чьи-то руки пепел соберут
из наших нищих, бедственных времянок.
И с трепетом, почти смешным для нас,
снесут в музей, пронизанный огнями,
и под стекло положат, как алмаз,
невзрачный пепел, смешанный с гвоздями!
Седой хранитель будет объяснять
потомкам, приходящим изумляться:
— Вот это — след Великого Огня,
которым согревались ленинградцы.
В осадных, черных, медленных ночах,
под плач сирен и орудийный грохот,
в их самодельных временных печах
дотла сгорела целая эпоха.
Они спокойно всем пренебрегли,
что не годилось для сопротивленья,
все отдали победе, что могли,
без мысли о признанье в поколеньях.
Напротив, им казалось по-другому:
казалось им порой — всего важней
охапку досок дотащить до дома
и ненадолго руки снять с гвоздей...
...Так, день за днем, без жалобы, без стона,
невольный вздох — и тот в груди сдавив,
они творили новые законы
людского счастья и людской любви.
И вот теперь, когда земля светла,
очищена от ржавчины и смрада,—
мы чтим тебя, священная зола
из бедственных времянок Ленинграда...
...И каждый, посетивший этот прах,
смелее станет, чище и добрее,
и, может, снова душу мир согреет
у нашего блокадного костра.
Октябрь 1942.